ИЗ-ЗА УЧАСТИВШИХСЯ ОБСТРЕЛОВ
Она постоянно напоминает о себе. Звонит. Пишет sms. Скользит в чужих разговорах. И даже выступает белыми нитками в обращениях нищих. "Я с семьей только недавно приехала из Горловки. Не хватает на еду и памперсы. Помогите, чем можете", - раздаётся голос откуда-то сверху и сбоку. Поднимаю голову и вижу девушку лет 35-40 с чуть опухшим лицом. Откладываю недоеденную шаурму и достаю 100 рублей. Протягиваю. Спрашиваю, понимая, что стал слушателем люмпен-сторителлинг: "А где вы жили в Горловке?". "Мммм... посёлок Кировский". "А где это?". "При въезде в Горловку". "Да? Там же вроде бы Пятихатки, Федяевка...". Девушка начинает что-то понимать и говорит: "Ну, это со стороны Славянска". Отвечаю с полуулыбкой: "Майорск, Никитовка, Жованка?". Девушка отвечает немало стушевавшись: "Да мы там всего три года прожили, а до этого были в Торезе". Я улыбаюсь шире, беру шаурму и опускаю голову. Девушка уходит. А я всё думаю о Малой Кирова, машзаводе, Кировских прудах и посёлке Кирова возле ж/м "Комсомолец", которые находятся, явно не на въезде в Горловку. Дело происходит в самом центре Донецка, где, каких только не услышишь историй от нищих, коими богат любой мегаполис. Но, чтобы давили на сочувствие приездом из Горловки... чудны дела твои, Всадник-на-рыжем-коне.
Уже больше четырех месяцев из столицы нет официального прямого автобусного сообщения с Горловкой. Напрямую можно добраться только частными перевозчиками. Не стану утверждать, но, кажется, Горловка единственный из больших городов восьмилетнего ДНР, в который из Донецка приходится добираться на перекладных. В частности, через Енакиево. Дорога занимает от 2,5 до 3 часов. К городу в 30 километрах. До войны она занимала 40 минут, ещё год назад - полтора часа. "Нет, в Горловку с февраля автобусы не ходят, - говорит мне кассир-диспетчер АВ "Южный". - Откуда ходят? Не знаю. У нас такой информации нет". И вот ты отправляешься - Макеевка, Харцызск, Нижняя Крынка, Ждановка, Енакиево... Горловка.
Каждый раз она встречает тебя дубовой терпкостью, проникая от кончиков волос до пяток. В каждую клетку, каждый вдох, каждый нервный импульс. Воробьёвский лес, Стирол, Аргентина, товарищ террикон "Кочегар", растущая "старушка" под мостами, ленинское бездорожье и перелатаный свежей плиткой после прошлогоднего асфальтного ремонта проспект Победы. Единокровный в своей вечной осени город. Застывший во временной смоле и увядающем пространстве. Он всегда прижимает к себе с материнской нежностью встречи и отцовской улыбкой неизбежного расставания. И люди... люди, научившиеся жить болью. "Здравствуйте!". "Здравствуйте!". "Здравствуйте!". "Здравствуйте!". В большинстве своём не выставляют напоказ свою боль. Не кичатся ей. Не рассказывают героических историй. Всё обыденно, жизненно и... да, привычно, чёрт бы побрал это слово. Живут уже со своими скелетами не в шкафу. Просто стараются не замечать их, бродящих по квартирам. Пьют с ними чай на кухне. Идут за водой в магазин. Прогуливаются с работы и на работу. Засыпают, оттянув кровать подальше от окон, и просыпаются от неожиданного грохота костей.
"Доброе утро. Это по Озеряновке". "Видел статуи на бульваре? Словно призраки". "Когда закончится война, пройдусь по посёлку и из собранных осколков разных снарядов сделаю бусы". "Да, стрёмно идти на работу, когда наши работают из полей. Главное - дойти, пока ответка не прилетела". "А! У нас так дети постоянно играют. Кого-то назначают Зеленским и бегают за ним по двору, стараясь взять в плен". "Детскую площадку на Соборе закрыли. Боятся, что может прилететь". "Сегодня обошёл пять мебельных магазинов. Четыре из них не работают. На одном прям бумажка висит: "Из-за участившихся обстрелов магазин работает в телефонном режиме". "Боюсь к брату на Гольму съездить. Обстрела не страшно. Чего тут боятся? Тут везде упасть может. Страшно, что посёлок уже сравняли с землёй. Посмотреть на него страшно". "Возьмите малину. Почему такая дорогая? Из Зайцево. Может, в последний раз привозим. Жаль там урожай сгниёт. В этом году всё так хорошо растёт. И вкусное такое".
"Добрый день. Это по Глубокой". "Еду мимо Стирола, а там возле входа в админздание розы чайные растут. Все в бурьяне, но очень красивые. И никто главное не срывает - берегут". "А ты, что, не слышал? Да, вода в город сейчас из Ртутного карьера. А до этого из Горловского моря качали. Говорят, за восемь лет оно очистилось". "На 54 школе остановку как сделали! Баннеры в виде травы. Мелочь, но такая приятная". "Премию им в этом месяце, как всем не дали. Деньги на помощь Мариуполю перечислили". "У вас гривны? Нет? Рубли? Рубли это хорошо". "Может, и у нас будут что-то восстанавливать. Очень хочется, а то эти восемь лет...".
"Добрый вечер, это по Пантелеймоновке". "Наш вернулся! Да-да-да. Мобилизованный. Поменяли. Да, хрен с ним на кого. Живой, родненький. Какое счастье, что живой". "Папу на фронте убили. Не вернулся". "Захожу вечером в магазин, а там мужики пиво покупают". "Нет, уже не прячется. Рукой махнул, надоело". "До осени бы дожить. Лето и так в проё...". "К осени хоть успеете?". "На Короленковские прилетело. А до этого на "пятом квартале" легло. Когда же...". "Остались у нас работать только те, кто действительно не из-за денег. Такая работа никаких денег не стоит. На износ работают. Нет, не отпускают. Отпуск? Смеешься?". "Устали люди. У всех такая усталость, что просто п...ц. Ничего делать не хочется. Но надо". "Да пусть сверху орут. Не ради них работает и не за свои шкуры. Всё еще людей жалко". "Да, у него прямое попадание".
По улице едет МТЛБ. На "броне" сидят ребята с красными повязками. Смотрят на тот же город, что и все остальные, но взгляды не сосредотачиваются на чём-то конкретном. Едут из города в сторону... Город застёгивает ворот вечера. Осень не отпускает его даже в самый жаркий июль. Город не просит огня. Он его ждёт... обыденно... жизненно... да, привычно, чёрт бы побрал это слово.
